Про дурных баб, и настоящих мужчин, буквы
Гена готовился к феерическому оргазмированию, насаживая на свой хуй Ирку, как курицу-гриль на вертел. Ирка скакала на Генином хую, хаотично размахивая веснушчатыми сиськами, и думала о том, что те калории, которые она сожрала вместе с пирожным сегодня в обед, сейчас стремительно сжигаются. И это придавало Ирке сил. А Гена думал о том, что если Иркиному мужу стукнет в голову моча, и он захочет вернуться домой пораньше – на хуй тогда насадят уже самого Гену. Как курицу-гриль. И поэтому Гена не мог кончить уже второй час. «Кончай, мудило ущербное!» — кричала про себя Ирка, чувствуя как у неё отнимаются ноги. «Лифт приехал что ли? Муж припёрся? Или кажется?» — думал Гена, зажмуривая глаза от капающего на его лицо Иркиного пота, и силился кончить. Хуй предательски падал, и норовил вывалиться из Ирки. Иркин мобильный выдал залихватскую песню «А я люблю военных, красивых-здоровенных», и Генин хуй всё-таки упал окончательно. — Муж! – округлила глаза Ирка, и, продолжая удерживать стремительно теряющий эрекцию хуй внутри себя, подняла трубку.. Гена судорожно сглотнул, и шевельнул левым ухом. — Алло… — прошептала в телефон Ирка. — Бу-бу-бу – донеслось из трубки. — Я не дома… — проблеяла Ирка-тупица, и зачем-то три раза подпрыгнула на опавшем члене. — Бу? – спросили в трубке. – Бу-бу, сукабля? — Я это… — Ирка оглянулась на Гену в поисках поддержки, а Гена зачем то посмотрел на Иркины сиськи, и пожал плечами. Ирка икнула, и закончила: — Я щас на перекрестке, вместе с бабой Клавой с третьего подъезда… Порчу снимаю. — БУУУУУУУУУУУУУ?! – заорали в трубке, а Генин хуй почему-то начал подниматься. Ирка это почувствовала, и усердно запрыгала на Гене, выдыхая в телефон: — Да… Да… В два часа ночи… Так баба сказала… Клава… Баба… Мы щас насыпем тут пшена, сотворим заклятие, и пойдём домой… — Бу-бу? Бу-бу-бу нахуй! Чтоб через пять минут бу-бу-бу, а то бу-бу к хуям! Генин член стоял как шланг на морозе, и Ирка прыгала на нём, закатив глаза, не выпуская из рук телефонную трубку. — Мне нельзя говорить, а то заклятие не подействует. Баба Клава запретила. Всё, пока! И кончила.
Тут левая Иркина сиська, совершив странный кульбит, стукнула Ирку по щеке, и Гена, заглядевшись, проебал свой оргазм.
«Всё-таки, бабы – ебанутые существа…» — думал Гена, выходя из Иркиного подъезда. «Порчу, бля, она снимает. С бабой Клавой. И муж её мудак. Раз на такую закатай вату повёлся» В Генином кармане Сергей Безруков сурово сказал: «Бригада…» — и заиграла тревожная музыка. — Толстый, ты на районе? – спросили в трубке. — Почти. Чо надо? — Бабки есть? — Нету. — Бля… — расстроился голос. – Что, ваще нету? — Нихуя! – рассердился Гена, и добавил: — Два часа ночи! Делать нечего? Если денег нет – пиздуй, за оградой дёргай хуй! В трубке тихо матюгнулись, и поинтересовались: — А сигареты есть? Покурим? Гена похлопал себя по карманам, и ответил: — Есть. Ты у подъезда? Щас подойду. У подъезда, под тусклой лампочкой маячил Павлос. Лицо Павлоса выражало мировую скорбь и вызывало желание дать ему в печень. Почему-то. Увидев Гену, Павлос оживился: — Здорово, брат! Покурим? — Покурим. Закурили. — Слышь, Толстый, — сплюнул себе под ноги Павлик, — Рублей двадцать есть? Хоть пивка бы щас дёрнуть, бля… «Не отвяжется ведь, пока не дам..» — подумал Гена, и сделал вид, что шарит по карманам. — Держи. – Протянул Павлу два червонца. — Бля, братуха, реально выручил! Погнали в «Красную шапку»? Красной шапкой называли круглосуточный азеровский магазинчик на перекрёстке. — Ну, давай, сходим… По скрипучему снегу две тени двинулись в сторону магазина. — Стой! – каркнул Павлос, и замер. Гена остановился, и проследил Пашкин взгляд. — Видишь? — Вижу. На белом снегу отчётливо выделялось тёмное пятно. — Куртка, по-моему… — сделал стойку на добычу Павлос, и стал красться аки тать в ночи. – Давай карманы обшмонаем? Может, там бабки есть? Гена двинулся за Павлосом чисто из любопытства. И через пару метров остановился: — Павлос, это баба… — Вижу! – азартно прошипел Пашка. – Бухая в сопли! Давай её на свет вытащим! — Нахуй надо? – Гена попытался оттащить товарища от грузного тела, распространяющего миазмы. – Пошли в Шапку, у меня яйца окоченели. — Отвали! – отмахнулся Павлос, — Щас бабки будут! – и, схватив тело за воротник, поволок его к подъезду. Свет тусклой лампочки осветил красное лицо с растёкшейся тушью под глазами, и с застывшей соплёй под угреватым носом. — Спящая красавица. – Фыркнул Гена, и пнул тело ногой. — Эй! – рассердился Павел, — Ты чо делаешь? Её ещё ебать можно… Павлос был женат. А жена Павлоса была беременна. И к комиссарскому телу Павла не допускали уже месяца три. Поэтому, в перерывах между бездуховной дрочкой и бухарой, Павел иногда ебал вечно пьяную дочку соседа дяди Гриши. Неопределённого возраста девицу в зелёных велосипедных шортах, которые она снимала только для поссать и для поебацца. Поэтому Павел был рад новому приобретению, которое совершенно точно имело пизду, и вполне вероятно – бабки. — Слышь, Толстый, давай её в подъезд оттащим? – глаза Павла горели возбуждением, и нижняя губа начала трястись. Первый признак того, что Паша намерен любой ценой совершить половой акт. Гена молча ухватил тяжёлое спящее тело, и поволок его в подъезд. Спящей красавице на вид было лет тридцать. А может, и меньше. Пьяница мать – горе в семье, как говориться. Прыщавое лицо, остатки зелёных теней на глазах и блевотина в правой ушной раковине мадонны, вызвали у Гены желудочные спазмы, и он поспешно закурил. А Павел, тяжело дыша, расстёгивал китайский пуховик пьяной Снегурочки. — Тебя как звать, а? Как зовут тебя, спрашиваю? Сосать можешь? – шептал Павел, пытаясь усадить красавицу на лестницу. – Рот открой! Синявка услышала знакомую команду, и раззявила рот, явив миру пеньки зубов, в обрамлении бахромы морской капусты. Но при этом не проснулась. Павлос поспешно впихнул в рот пьяницы хуй, и после первого же поступательного движения Пашина партнёрша с глухим стуком повалилась на пол. — Уродины кусок… — выругался Павлос. – Толстый, чо стоишь, еблом торгуешь? Помоги поднять! Гена с интересом следил за попытками Павла получить оргазм с помощью этого животного, поэтому поднапрягся, и поставил девушку на ноги. Девушка приоткрыла мутные глаза, отрыгнула кусок котлеты, и упёрлась головой и руками в мусоропровод. — О! Ништяк! – обрадовался Павел, — Толстый, у тебя гандон есть? Давай! Блядь, да где тут у неё рейтузы снимаются? На подтяжках они что ли? Паша трясущимися руками копался у синявки под пуховиком, пытаясь стянуть с неё шерстяные портки. Но те или наглухо прилипли к её жопе, или были пришиты к лифчику. Но Павлос не привык отступать. Он не боялся трудностей. Он был настоящим мужчиной. Сильным, смелым, и ахуенно находчивым. Поэтому он просто разорвал девушкины парадно-выгребные штаны на жопе, и, наплевав на видавшие виды трусы, задорно выглянувшие из разодранных рейтуз, приступил к насилию. Жертва обнимала мусоропровод, и пускала слюни, а Павлос приближался к оргазму. Словно почуяв это, мадонна в рваных рейтузах обмякла, и начала плавно съезжать на пол, по пути облизывая мусоропровод. — Стоять! – завопил Паша, и ухватил красавицу за сиську. Сиська растянулась как резиновая, и красотка продолжила свой медленный спуск. — Стой, сукабля!!! – в исступлении кричал Павлос, и вдруг осёкся: — Погоди… Тихо-тихо… Гена, лениво наблюдавший за сценой, перестал ржать, и уточнил: — Это ты кому? Глаза Паши забегали, а Пашина рука, держащая партнершу за сиську, вдруг вынырнула из-под пуховика с зажатым в ней стольником. — Во! Смотри! В лифчик сныкала, сука! Павел ликовал, и совершенно забыл про оргазм. — Щас пойдём, пива возьмём в Шапке! В этот момент Пашина любовь очнулась и просипела: — Отдай бабки, пидор! — Ой! Она разговаривает! – заржал счастливый обладатель ворованного стольника, и пнул мамзель под разорванную сраку: — Пшла нахуй, марамойка!
Бросив наполовину использованный гандон рядом с любительницей острых ощущений, счастливый будущий отец и его друг вышли в морозную ночь…
«Всё-таки, бабы – ебанутые существа…» — думал Гена, открывая зажигалкой бутылку «Старого мельника». «Взять, хотя бы, Ирку… Бабе почти тридцать лет, учительница, а даже напиздить мужу толком не может. Вот как с такой жить? А эта опойка синерылая… Ну нахуя так нажираться, что потом через губу перешагнуть не можешь? Тоже дура.» А Павлос, верный друг Павлос, жадно глотал «Очаковское» и улыбался во весь рот. Потому что скоро он должен быть стать отцом. Потому что он сегодня выебал бабу. Потому что он раздобыл деньги на пиво. И потому что он – мужик. И настоящий пацан.
А у Генки ещё все впереди…
© Мама Стифлера
20:51:43 / 26.12.2007 | webmaster | Комментарии: